21.06.2011 в 09:57
Пишет Цыца:В этом городе тяжело жить, он очень большой, необъятный, просторный и одинокий. Можно оставить кусочек шоколадки под решеткой старых ворот на Тверской, или посадить щенка, а с утра найти от него рожки да ножки. Или крысу. Или пять рублей (что вряд ли). Или вообще ничего. Можно уснуть в ночном автобусе и проснуться в лесу, или в Доме Пашкова, или на обочине МКАДа, или на бале сатаны. Про обочину МКАДа это вообще страшно, это территория трехметровых крыс, серийных маньяков, черных непроницаемых мешков с трупами и «Дорожного патруля». По ночам я выхожу бегать на бережную, и река как кусок бриллианта.
И мне идет на встречу какой-то одинокий и тихий гопник. И он ходит в спортбар на районе с сушами и кальяном, и подписью «круглосуточно», и гоняет на велике брата, и добирается до центра на трех грязных маршрутках. А рядом выстроились девушки в «Империю Лаундж», и то и дело подъезжают Бентли, и я вообще не понимаю, как они это делают так, что у них волосы вообще н похожи на волосы, а кожа – на кожу, а фигура – на женскую фигуру с ребрами, икрами и тазобедренными костями, везде чуть разный по фактуре, но одинаково гладкий, лощеный, блестящий, благоухающий пластик теплых медовых оттенков. И вообще непонятно, как они могут быть из одного города с этим гопником, как они могут читать в детстве одного Ильифа и Петрова, и ходить смотреть Врубеля в Пушкинскую галерею, и кататься на жестяных советских санках, и пить одно молоко.
Их как будто выпустили на разных фабриках – уже таких, готовых. А есть вообще секретное. Бар без вывески на одной из центральных площадей, где сидят засекреченные бородатые люди, пока их не рассекретит «Афиша», и бар не станет как бы для всех. И катакомбы под музеем архитектуры им. Щусева, в которых держит студию чувак, застроивший Бутиковский переулок, и катакомбы под рестораном Ле Маре, которые держит еще один чувак, и ночные крыши, и маленькая комнатка во флигеле на Садовом кольце, обитая паралоном, в которой сидит и бьется головой о стенку лучший в стране звукооператор. И когда обо всем этом читаешь, тебе опять становится одиноко, потому что жизнь этого города проходит мимо тебя. Но об этом нельзя печалиться. Потому что тут всегда что-то будет проходить мимо тебя.
Например, унылые хрущевок, в которых не происходит ничего такого, о чем можно было бы писать в журналах и хипстерских блогах, но они тоже есть – бесчетное количество спальных районов с лакированными советскими полками с фоторафиями советских школьниц, теперь уже бабушек и кастрюлями в крупных горох. И прихожей, созданной для того, чтобы туда скидывали тяжелые кожаные сумки в георгиевских ленточках и портретах гитаристов из азиатских групп, или "Арии", девочки, возвращающиеся со встреч неформалов на Октябрьской, или Багратионовской, или с Чистых прудов.
Город такой большой, что от него конкретно едет башка, и здесь от этого очень одиноко. Вряд ли тут можно прийти в бар и встретить своих друзей, потому что баров так много, и их постоянно меняют. Да и в барах никто не знакомится. А каждое кафе – как коммерсантовская «акула в акуле» – под тобой три бункера, и над тобой еще пять, и если тебе кто-то понравился в «Папас плейс» воскресным вечером, вполне может быть, что на следущий день его заглотит город, как шоколадку на Тверской, оставив тебе след помады на щеке, или пять рублей, или розу из салфетки.
Бежишь по набережной и видишь, что весь город расписали объявлением «Ясновидящая». Интересно, кто это ясновидящая. К ней наверное звонят те, кто жрет собак, оставленных на Тверской, и кого не пускают «Империю Лаундж» и просит снять венец безбрачия. А те, кто не звонят, идут в больницу на академической, где по средам и, по-моему, четвергам собираются анонимные наркоманы, алкоголики и обжоры. А еще кто-то едет в спящие бизнес-центры на странные тренинги, и там, в темных коридорах, идет по объявлению «Душа города». И это тоже немного грустно и страшно.
URL записиИ мне идет на встречу какой-то одинокий и тихий гопник. И он ходит в спортбар на районе с сушами и кальяном, и подписью «круглосуточно», и гоняет на велике брата, и добирается до центра на трех грязных маршрутках. А рядом выстроились девушки в «Империю Лаундж», и то и дело подъезжают Бентли, и я вообще не понимаю, как они это делают так, что у них волосы вообще н похожи на волосы, а кожа – на кожу, а фигура – на женскую фигуру с ребрами, икрами и тазобедренными костями, везде чуть разный по фактуре, но одинаково гладкий, лощеный, блестящий, благоухающий пластик теплых медовых оттенков. И вообще непонятно, как они могут быть из одного города с этим гопником, как они могут читать в детстве одного Ильифа и Петрова, и ходить смотреть Врубеля в Пушкинскую галерею, и кататься на жестяных советских санках, и пить одно молоко.
Их как будто выпустили на разных фабриках – уже таких, готовых. А есть вообще секретное. Бар без вывески на одной из центральных площадей, где сидят засекреченные бородатые люди, пока их не рассекретит «Афиша», и бар не станет как бы для всех. И катакомбы под музеем архитектуры им. Щусева, в которых держит студию чувак, застроивший Бутиковский переулок, и катакомбы под рестораном Ле Маре, которые держит еще один чувак, и ночные крыши, и маленькая комнатка во флигеле на Садовом кольце, обитая паралоном, в которой сидит и бьется головой о стенку лучший в стране звукооператор. И когда обо всем этом читаешь, тебе опять становится одиноко, потому что жизнь этого города проходит мимо тебя. Но об этом нельзя печалиться. Потому что тут всегда что-то будет проходить мимо тебя.
Например, унылые хрущевок, в которых не происходит ничего такого, о чем можно было бы писать в журналах и хипстерских блогах, но они тоже есть – бесчетное количество спальных районов с лакированными советскими полками с фоторафиями советских школьниц, теперь уже бабушек и кастрюлями в крупных горох. И прихожей, созданной для того, чтобы туда скидывали тяжелые кожаные сумки в георгиевских ленточках и портретах гитаристов из азиатских групп, или "Арии", девочки, возвращающиеся со встреч неформалов на Октябрьской, или Багратионовской, или с Чистых прудов.
Город такой большой, что от него конкретно едет башка, и здесь от этого очень одиноко. Вряд ли тут можно прийти в бар и встретить своих друзей, потому что баров так много, и их постоянно меняют. Да и в барах никто не знакомится. А каждое кафе – как коммерсантовская «акула в акуле» – под тобой три бункера, и над тобой еще пять, и если тебе кто-то понравился в «Папас плейс» воскресным вечером, вполне может быть, что на следущий день его заглотит город, как шоколадку на Тверской, оставив тебе след помады на щеке, или пять рублей, или розу из салфетки.
Бежишь по набережной и видишь, что весь город расписали объявлением «Ясновидящая». Интересно, кто это ясновидящая. К ней наверное звонят те, кто жрет собак, оставленных на Тверской, и кого не пускают «Империю Лаундж» и просит снять венец безбрачия. А те, кто не звонят, идут в больницу на академической, где по средам и, по-моему, четвергам собираются анонимные наркоманы, алкоголики и обжоры. А еще кто-то едет в спящие бизнес-центры на странные тренинги, и там, в темных коридорах, идет по объявлению «Душа города». И это тоже немного грустно и страшно.